Журналисты - это дети

- Как началась ваша карьера журналиста?

- Около 30 лет назад я начинала в многотиражной газете завода кабельной связи. У меня был прекрасный учитель - Евгений Владимирович Тихомиров. Он был военным журналистом и жестко требовал от меня точности и ответственности не только за слово или факт, но и за каждую запятую. Это была очень хорошая школа. К тому же в больших изданиях журналист не сталкивается со своим читателем, не видит его. И об ошибках журналисту скажут только его товарищи, в мягкой форме. А в заводской газете твой читатель не только в глаза тебе все выскажет, он еще и в выражениях стесняться не будет. Это очень быстро учит ответственности за написанные тексты. После работы в многотиражной газете я стала редактором заводского радио.

- Каково было работать на телевидении в 90-е?

- Это было великолепно. С одной стороны, ослабла государственная цензура. С другой - еще не появилась цензура «желтого тельца» - погоня за прибылями. Мы выходили в прямой эфир, а его ведь практически нельзя контролировать. Журналисты, конечно, приносили свои тексты на проверку, но только на предмет неразглашения стратегических секретов. И это я считаю вполне разумным - это забота о безопасности государства. И все. А в остальном - время полной творческой свободы.

- Чем вы занимались после ГТРК?

- С ГТРК я ушла в 1998 году в областную администрацию, в пресс-службу губернатора. Проработала там восемь месяцев и больше не смогла, вернулась в журналистику. Не все люди умные, некоторые - любопытные. Вот это про журналистов. Я ушла на «РИО» главным редактором. Потом я двинулась на «Орион», и у меня там была ежедневная часовая программа «Рабочий полдень» - это был серьезный марафон.

- Почему вы не смогли работать в пресс-службе?

- Электронные средства массовой информации - это такая зараза! Сначала я не могла ответить себе на вопрос: почему же я действительно ушла от стабильного заработка и спокойной работы? Ответ я получила, когда провела свой первый после перерыва прямой эфир. Это адреналин, а адреналин - это наркотик. Прямой эфир, наверное, сродни выходу в открытый космос. Случиться может все что угодно. Но от тебя зависит атмосфера передачи и чтобы никакие непредвиденные происшествия не дошли до зрителя-слушателя. И когда ты сделал все правильно на 100%, ты ощущаешь себя словно на вершине горы.

- Кроме адреналина от прямых эфиров, что еще вас привлекает в работе на радио?

- Мне нравятся красивые программы, которые делают со вкусом. Их немного, потому что умную программу на радио сделать легче, чем красивую. Тебе хочется так много сказать, ведь ты так много знаешь, но нужно умудриться сделать коротко, красиво, и емко, потому что долго на радио не будут слушать.

- Как за время вашей работы в журналистике изменился зритель?

- У меня такое впечатление, что не зритель изменился, а направленность самой журналистики. Очень сильно изменилось центральное телевидение, а вслед за ним и самарское. И изменилось оно не только в лучшую сторону. Мне очень нравится, что, например, по татарскому телевидению по-прежнему показывают жизнь народа. Не стесняются сюжетов о том, как человек чистит коровник. Или транслируют смотр художественной самодеятельности. А жизнь самарского народа на самарском телевидении отсутствует. Надо, кстати, сказать спасибо кабельному каналу «Самара ГИС», потому что они как раз эту жизнь и показывают. Человеку интереснее всего смотреться в зеркало. Моя жизнь, жизнь моего города для меня интереснее всего. А современное самарское телевидение - это паркетная жизнь политиков и криминал. Да и на центральных каналах самые интересные и глубокие передачи идут ночью, когда работающие люди спят.

- Вы хотите сказать, что не сам зритель просит развлекательных передач? Ему их навязывают?

- Людей постепенно отучают от интеллектуальных, по-настоящему аналитических программ. Телевидение кидает из крайности в крайность. Раньше люди зевали от «новостей с полей», а хороших политических и развлекательных передач не хватало. Потом эфир наводнили разнообразные политические шоу, бандитские сериалы, а простой человек труда совершенно исчез с экрана. И складывается впечатление, что в стране живут только политики, преступники и гламурная богема.

- Каким вы представляете себе слушателя радиостанции «Эхо Москвы в Самаре»?

- Это очень умные и неравнодушные люди. Я порой поражаюсь, как быстро они вникают в проблему (я говорю о звонящих в прямой эфир) и какую ценную информацию они вносят в обсуждение. Нашего слушателя интересует все в окружающем мире: начиная от политических проблем и заканчивая узкоспециальными научными исследованиями. Это человек критичный, который хочет услышать информацию, отличную от того, что говорит общий хор голосов СМИ. Он не употребляет «желтуху» («бульварную» журналистику), любит хорошую литературу и глубокую аналитическую журналистику. Наш слушатель не нуждается в разжевывании, ему нужно просто много информации, может быть, даже противоречивой. Он сам разберется и сделает свои выводы. И категорически не приемлет тенденциозности и ангажированности. Как только у нас в эфире появляются такие аналитики, слушатели сразу реагируют крайне раздражительно.

- Что для вас самоцензура?

- Для меня это значит работать с уважением к тем, для кого ты это делаешь: к зрителю, слушателю, читателю.

- Кто для вас является авторитетом в журналистике?

- Еще из советской журналистики: Бовин, Генрих Боровик. Мне очень нравится Кеосаян, потому что он стоит на позиции обывателя. И все проблемы как бы примеряет на себя. Журналист может бить себя кулаком в грудь и вести за собой публику. А может ставить себя в один ряд со зрителем-слушателем-читателем и говорить: «Я - один из вас». Мне импонирует вторая позиция, потому что журналист, как мне кажется, не может во всем разбираться. Но он может вести себя как ребенок и спрашивать о чем угодно и кого угодно, невзирая на чины и звания.